Богданов Рефгат Закуанович

Всю жизнь я прожил в начале улицы Достоевского. Наверху была трамвайная линия с неизменной «двойкой», которой, увы, уже нет, и это навевает ностальгические воспоминания о прошлом. В нижней части нашего квартала были горы. Здесь почти не ходили ни машины, ни повозки и поэтому это место было похоже на деревенскую улицу с одно- и двухэтажными домами. На сегодняшний день сохранился лишь один дом - дом, в котором я доживаю свой век, дом № 12. Детей было здесь много, и мы, соответственно возрасту, всё своё свободное время проводили во дворах или на улице. В те времена были совсем иные игры: играли в лапту, бабки, городки, перекидывали волейбольный мяч. На площадке, расположенной около нас, играли в футбол, а зимой в хоккей. Конечно, никаких правил не было. Жили дружно, как единая семья. Каждый год мы ждали лета, его тепла, его свободы, купания в реке. В этой части города, где я живу, и до революции, и в Советское время селилась большая часть казанской интеллигенции. Это были врачи, учителя, преподаватели вузов. Это были Великие люди: А.Д. Адо - патофизиолог; В.А. Яблоков математик; П.С. Персманинов - акушер-гинеколог; Д.М. Зубаиров - биохимик...

Но вот наступило 22 июня 1941 года. Началась война...

На тот момент мне было 15 лет, я закончил 8 класс. Мы, подростки, конечно многого не могли понять. Но родители, взрослые были чем-то озабочены, встревожены. Это была тихая, «молчаливая» тревога.

На рассвете следующего утра мы проснулись от стука в дверь: это пришли люди с повестками из военкомата. Была объявлена мобилизация. Казалось, в нашей жизни, жизни подростка, ничего не изменилось. Но что-то другое, совсем непривычное вошло и в нашу жизнь. Постепенно и незаметно радостные игры стали замирать. В первую зиму войны горки, на которых мы вроде бы совсем недавно катались на санках и лыжах, будто бы вымерли. И за всё время войны не было этих катающихся весёлых, счастливых детей. Озабоченность взрослых незаметным образом стала проникать и в нас. Вдруг куда-то исчезли привычные для нас люди. Мужчин на улицах вообще практически не было. Мы понимали, что большинство мужчин на фронте. В городе соблюдался «режим затемнённых окон»: при появлении из щелей окон малейшего света приходили люди из жилищного управления и строго предупреждали об этом. Уличные фонари отключены. В тёмные осенние и зимние вечера, случайно попавшим в город людям, ориентироваться было очень трудно. В 1941 году изъяли все радиоприёмники. -

По введенной карточной системе рабочим давали по 600 г на человека, а остальным - по 400 г. Говорить о хлебе плохо нельзя, но он был очень невкусным. А во время Сталинградской битвы его перестали солить. Что-то в него примешивали, говорили, что даже картошку. В хлебный магазин занимали очередь не с утра того же дня, когда выдавали хлеб, а с вечера предшествующего. Об этом много написано, но мы были живыми свидетелями. Записывали порядковый номер на ладони химическим карандашом. Утром и вечером была перекличка, отсутствующих из очереди вычёркивали, именно поэтому ни один из членов семьи не отходил от очереди. Это было опасно ещё и потому, что всем прикреплённым к этому магазину хлеба часто не хватало. Большая толпа людей всматривалась в тот конец улицы Достоевского, откуда ожидался фургон с хлебом. Особенно дети шумно кричали: «Едет! Едет!». Это была большая радость. Принесённый домой хлеб делился на три части. Родители старались выделить мне большую долю. Эта доля у каждого из нас была положена в определённое место. Я был молодой совсем и мне всегда хотелось есть. И когда я подходил к шкафу и брал долю хлеба, то не всегда решался отрезать ещё один ломтик, ибо его нужно было «растянуть» до следующего утра.

Между тем, на Чеховском базаре, где во время войны располагалась «толкучка», некоторые люди продавали этот же самый хлеб за очень большую цену. По карточкам же выдавали сахар, крупу, макароны, масло и ещё кое-какие продукты. Кроме всего прочего зима оказалась очень суровой. В самом начале января 1942 года морозы доходили до -42 градусов. Но дров практически достать было негде. Сохранившиеся ещё с дореволюционного времени заборы постепенно стали разбирать. Хотелось бы отметить, что люди в то время имели другие понятия о собственности, и разбирать наши заборы с соседями было стыдно, мы понимали это как воровство. «Воровать» лучше ночью, с наступлением темноты, что мы и делали. К началу 1942 года температура в нашей квартире доходила до +6 градусов. Спали не раздеваясь. Было холодно дома, было холодно на улице, было холодно в душе...

Конечно, что-то мы находили поесть, но назвать наши ощущения голодом было бы совершенно справедливо. Доносились сведения о том, что некоторые люди умирали от голода. Могу привести пример: недалеко от нас жил профессор математических наук Яблоков. Очередь за хлебом занимала его мать. Постепенно стало видно, что она заметно похудела, потом вроде как «пошла на поправку», но вскоре умерла. Причиной стало хроническое голодание.

Большим спасением стало то, что вокруг Казани стали раздавать землю под огороды. У нас было 2 участка: один за Казанкой, другой за «старым» аэродромом. Метро, автобусов, троллейбусов в то время в городе не было. Исчез и наш 2 номер трамвая. Улицы не убирали от снега. Постепенно изнашивалась одежда, и не было к концу войны и постельного белья.

В Казань эвакуировалось много учреждений, особенно из Москвы: Авиационный завод, 708 завод и целый ряд других предприятий. Также в Казань перевели некоторые институты Академии наук СССР.

Эвакуированных расселяли в домах самих казанцев. У нас в то время со своей семьёй проживал крупный учёный, награждённый несколькими орденами Ленина, директор Института общей и неорганической химии Академии наук - академик И.И. Черняев. Часть столовой и одна из трёх комнат нашей квартиры были предоставлены им. В моих воспоминаниях остался момент, когда Илья Ильич с семьёй пригласили к нам в гости своего приятеля - видного математика Ивана Матвеевича Виноградова. В тот день стол был, конечно, скудный: из напитков -разведённый спирт, а из еды картошка, возможно, даже с дольками колбасы и селёдки, а к чаю были поданы сахар и печенье. Но в тот момент нам это казалось роскошью.

О школе сохранились лишь светлые воспоминания, несмотря ни на что. Во время войны занятия продолжались без перерыва. Прибавилось большое количество эвакуированных детей. К тому же нашу школу № 15 (ныне гимназия №18) взяли под госпиталь, а нас переселили в двухэтажную школу по улице Ульяновых (дом этот теперь снесён). Зимой занимались, не снимая пальто и шапок. Иногда приходилось топить печи совсем сырыми, дровами. В чернильницах были чернила, но зимой они замерзали. К тому же мёрзли и руки, поэтому рукавиц мы не снимали. Тетрадей не было, и когда надо было писать, мы записывали со слов преподавателя между строками книг.

Я давно не был в школах, и, по-видимому, там немало хороших учителей, но складывается ощущение, что преподаватели наших времён сродни профессорам теперешних вузов. Это были культурные, образованные, интеллигентные и, я бы добавил, дореволюционного воспитания люди, ибо, судя по их возрасту, они появились на свет в конце XIX - в начале XX веков. Я помню имена многих из них и то, какие предметы они преподавали. Передать словами ту ауру наших учителей я, пожалуй, не смогу. Они пользовались огромным уважением, огромным авторитетом - самые лучшие люди, которые сохранились в моей памяти. Но почему-то особенно сохранилась память о преподавателе немецкого языка - Николае Николаевиче Лоренце. Это был молодой, худощавый человек. Он был сдержан и молчалив за пределами своего предмета. Но преподавал недолго: в самом начале учебного года он исчез (по - видимому, как немец, был арестован).

На фронт вскоре ушёл мой брат. Он выжил, но в бою потерял ногу. Из нашего двухэтажного дома ушло на войну 7 человек, а из нашего квартала, насколько я помню, было взято в Армию около 25 человек. Заканчивая статистическую выборку, должен привести ещё цифры: 18 из них не вернулись домой, а остальные возвратились инвалидами. Большинство мальчиков из нашего класса были взяты на фронт и ни один из них не вернулся.

Известно, что в самых тягостных условиях жизни люди находят свои пути к спасению. Так спаслись и мы, так спаслась страна, несмотря на чрезвычайные трудности. Мы приноровились к тяготам. Закончив школу, наши ребята разбрелись по разным местам. Жизнь стала налаживаться.

Говорят, что настоящий мужчина в какой-то период своей жизни должен испытать какие-то тяготы. Именно в этом случае он будет чувствовать удовлетворение от радостей жизни, которые случатся у него в будущем. И люди нашего поколения, пройдя через столько испытании и пережив голод, понимают, как несправедливы они иногда к сегодняшнему изобилию, часто делают замечания своим детям и внукам.

Сейчас я могу лишь резюмировать, какое было всё-таки замечательное время! Ибо мы были молоды, здоровы и полны надежд на будущее счастье...