Согласно университетскому уставу 1835 г., на медицинском факультете была организована вторая терапевтическая кафедра — частной патологии и терапии. С 1837 по 1862 г. ее возглавлял Иван Густавович Линдегрен (1799— 1870). Он читал частную патологию и терапию студентам 3, 4, 5 курсов. Студентам третьего курса читалась патология и терапия острых болезней, студентам старших курсов — хронических болезней. До 1845 г. И. Г. Линдегрен читал лекции по руководствам Раймона и Конштата, а затем — по руководствам Фукса и Конштата.
Научное наследие И. Г. Линдегрена ограничивается двумя статьями о холере. Однако, как уже говорилось, он остался в истории казанской медицинской школы в качестве поборника организации госпитальных клиник. Но есть еще один исторический аспект его деятельности.
Профессор И. Г. Линдегрен относился к той группе профессоров-иностранцев, которая оставила о себе не лучшие воспоминания. Он прославился как «заведомый гомеопат». Его лекции были «несвоевременные, устаревшие, не представляющие никакого интереса». Об отношении И. Г. Линдегрена к своим педагогическим обязанностям ясное представление дают следующие воспоминания: «Однажды он на короткое время вышел среди лекции освежиться... Один из студентов подошел к кафедре и перевернул несколько страниц в тетради... Возвратись, Линдегрен продолжал лекцию. До выхода он читал... о скорбуте и не кончил еще об этой болезни, а по возвращении он читал по перевернутой тетради уже о воспалении почек...»
Профессор И. Г. Линдегрен за более чем 20-летнюю службу в Казанском университете так и не овладел по-настоящему русским языком и читал свои лекции на латыни. На лекциях он, не таясь, заявлял студентам, что русские не способны к изучению медицины. Читая о воспалении мозга, он говорил, что «болезнь эта редко встречается между русскими учеными, но зато весьма часто между немецкими, у которых мозг более восприимчив и более приспособлен к умственным занятиям».
Появление в российских университетах профессоров, подобных И. Г. Линдегрену, обусловливалось не только отсутствием собственных национальных кадров. Играл роль и другой фактор. Многие царские администраторы слепо верили в глубокую ученость любого иностранца, имеющего докторский диплом. Поэтому они в приказном порядке замещали профессорские вакансии лицами, неспособными к научно-педагогической деятельности, но зато иностранного происхождения. Таким путем, например, занял кафедру в Казанском университете В. Ф. Берви.
Несмотря на то, что профессора медицинского факультета Фукс, Ерохов и Лентовский не увидели «в сочинениях г. Берви тех сведений, кои необходимы для человека, долженствующего безукоризненно носить на себе звание профессора»4, попечитель Казанского учебного округа М. Н. Мусин-Пушкин настоял на его кандидатуре, ибо В. Ф. Берви был ему «рекомендован с отличной стороны гг. Московским военным генерал-губернатором, князем Голициным и Министром народного просвещения князем Карлом Андреевичем Ливеным».
Однако ученых типа Линдегрена было не так уж и много. Их тормозящее влияние на развитие русской медицины не следует преувеличивать, хотя именно они, в первую очередь, и породили негативное отношение ряда историков медицины к деятельности немецких медиков в России.
